Сиреневый сад
Около этой деревни я впервые пошел на весеннюю охоту с отцом, а потом, когда его не стало, продолжал ходить на вальдшнепиную тягу уже сам. В последние лет десять – пятнадцать здесь, как и в других местах нашей страны, все пришло в запустенье, деревня как-то быстро и незаметно обезлюдела, поля и опушки заросли сначала корьем, а потом и настоящим лесом. И в этом году уже стало окончательно ясно, что для охоты надо искать новое место. На майские праздники, оставив старенькую «Ниву» у кромки леса, я отправился на поиски. Шел противный мелкий дождь, но почему-то было как-то легко и даже радостно на душе. Потихоньку на моей карте появлялись все более и более перспективные места для охоты. И уже в конце дня меня чем-то привлек дальний перелесок, с небольшим понижением переходящий в большой овраг, который исчезал в глубине леса. Дойдя до кромки оврага, я заметил, что его дно строго по линейке пересекает ярко-коричневая полоса. Спустившись вниз, я увидел старые, местами полностью разрушенные глиняные трубы, которые проходили по дну оврага.
И здесь я сразу вспомнил историю, которую услышал еще ребенком много лет назад. То, что ей предшествовало, так крепко врезалась тогда мне в память, что сейчас, уже в зрелом возрасте, я помню эту историю почти наизусть.
Тогда, как и сейчас, шел мелкий холодный дождь, который мутными каплями стекал по окну деревенской избы, где старый егерь со своей женой - бабкой Матреной и мой отец сидели за столом, пили чай, разговаривали и, не спеша, готовились к вечерней зорьке. А я не находил себе места, слоняясь по избе егеря - старого деда Осипа - боясь, что из-за дождя отец не возьмет меня на охоту. Так, не находя себе места, я забрел в один из углов громадных сеней, где у деда было что-то вроде мастерской. И там, на полке, я сразу заметил среди нужного и ненужного хлама нечто такое, что, как магнитом, потянуло меня к себе. И было в этом нечто что-то такое, что я сразу забыл все, и даже свои страхи, что меня не возьмут на мою любимую охоту.
Я даже не услышал, как открылась в сени дверь, и очнулся только от голоса деда Осипа. «Не бойся, возьми Наган в руки, им сейчас только и годится, что пацанам в войну играть».
И хотя я был тогда пацаном младшего школьного возраста, но для всех мальчишек того времени кинофильмы о войне были самыми любимыми, и во дворе, как герои кинофильмов, мы с криком «ура» бесстрашно ходили в атаку, стреляя из игрушечных автоматов и пистолетов. А здесь у меня в руках был настоящий Наган, тот легендарный револьвер, с которым командиры Красной Армии громили врагов и гонялись за басмачами. И было у меня на лице, наверно, столько счастья, что, когда я вошел в комнату, бережно прижимая Наган двумя руками к груди, отец, так и не успев грозно нахмуриться, улыбнулся, взял у меня Наган (а точнее, то, что от него осталось), повертел в руках и отдал мне его обратно. «Ладно, играй, видишь, дождь усиливается, и на тягу мы уже сегодня не пойдем».
Одна лишь бабка Матрена не разделяла моей щенячьей радости по поводу находки и проворчала, обращаясь к деду, что не хватало, чтобы его, дурака, на старости лет из-за этой игрушки забрали в милицию, и что пора этот Наган давно выкинуть на помойку.
«Но как же я его выкину, когда это легендарная вещь, из которой, помнишь, Васька – Попович молодого барина застрелить хотел». «Какой Васька и какого барина?» - спросил отец. « Ну, это целая история, по ней романы писать или фильмы снимать можно». Видно было, что старому егерю хотелось поговорить, да и охота не складывалась. И дед не спеша начал рассказывать, лишь иногда призывая свою бабку в свидетели, чтобы та подтвердила, что эта история и правда была на самом деле.
«Был у нас старый барин из знатных – то ли князь, то ли граф – сейчас я уже не помню, да и не важно это. За какие-то большие заслуги перед отчизной наградил его государь землями здешними и крестьянами. Но странный он был, а, может, они, графья, все такие. Захотел он построить себе дом-дворец среди леса. Сейчас наши леса, сам знаешь, дремучие, а раньше вообще непроходимые были. Но воля графа - закон. Согнали мужиков с соседних деревень, те через лес дорогу сделали и дом по проекту итальянского архитектора выстроили. Этого архитектора барин из самой Италии выписал. Он ему еще и водопровод в дом провел. Мне еще мой дед рассказывал, как мужики трубы глиняные от родников верхних болот до графского дома в землю закапывали, чтобы у барина всегда в доме вода, как сейчас в городе, из крана текла. А вода в этих родниках и сейчас от всякой хвори лечит, а раньше и вообще святой считалось. Так вот, значит, дорогу сделали, дом построили, водопровод проложили. Но барин все-таки большим оригиналом был – заставил он мужиков по проекту этого итальянского архитектора около дома и большой пруд-озеро выкопать с островом посредине. Говорят, любил старый барин в беседке на этом острове чаи пить да девок портить»
«Что ты, старый, городишь, язык у тебя как помело, дитя малого хоть бы постеснялся» - бабка Матрена очнулась от своих дум. Видно, она, как и дед, сейчас еще раз была в мыслях в тех далеких годах. Малое дитя, то есть я, сидел в уголке с Наганом на коленях. Как играть с игрушечными пистолетами, я знал. Но этот настоящий - одним своим видом не допускал мысли об детских играх. Так и держал я его на коленях, гладя рукой по стволу, барабану и ребристой рукоятке.
«Какие девки, - продолжала меж тем бабка Матрена, – у старого барина жена молодая была красавица, да и сын, в котором он души не чаял. Хорошая барыня была, в селе школу открыла, все хотела больницу организовать»
«Да молодая была, видно, скучно после столицы ей в нашей глуши было» - продолжал свою историю дед. «Она и упросила этого итальянского архитектора еще на один год остаться – сад около дома по весне из сирени сделать. Да и он сам рад был, поскольку между ним и дворовой девкой Акулиной любовь большая случилась. Хотел он даже жениться на ней, да попы наши между ними встали. Нельзя им венчаться, говорят, не нашей веры этот итальянец. Да барыня очень Акулину любила, даже в столице перед самим государем за них просила. Может, и было бы у них счастье, да умерла весной Акулина, сразу после того, как дочку Анюту родила. Убивался тот итальянец по Акулине сильно, а потом весь в работу ушел, все сад делал. Даже по ночам в саду деревья сажал.
Когда закончил, хотел дочку с собой в Италию взять, да куда, она слабенькая родилась, и барыня его отговорила. Когда уезжал итальянец, плакал и говорил, что непременно вернется за дочкой своей, да что-то, видать, не сложилось. Так и осталась Анюта в барской семье. Впрочем, барыня и старый барин к ней хорошо относились, не делали разницы между ней и своим сыном. Выросла Анюта, и стала она какой-то нездешней красоты. Видать, в отца пошла, да и мать ее покойница тоже первой красавицей была. Сохло по Анюте много парней. Особенно приглянулась она сыну попа Ваське – Поповичу. Тот хоть и из духовной семьи, однако был первый сорвиголова в округе. Где какая драка, так он первый там. Девкам проходу не давал, да и слухи про него всякие ходили, что не одну он снасильничал. Да отец у него все-таки, как – никак, священником был, как против такого пойдешь. Хотя помнишь, бабка, у нас пожар в деревне от грозы был, половина домов сгорела - так Васька-Попович не побоялся из избы горящей бабку немощную на руках вынести, а уж потом, когда уже крыша у избы рушиться стала, и внука ее Мишку вытащить. Обгорел он тогда сильно, да н а нем, как на собаке, все быстро заживало. Мишка с той поры за ним, как собачонка, стал бегать.
В общем, влюбился он в Анютку сильно, сам не свой сделался. «Или Анютка моя будет, или никому не достанется» – говорил.
А в это время война с немцами приключилась.
Барин молодой вырос, прямая противоположность папаше. Тот кряжистый был, как выворотень столетний. А этот тонкий как тростинка, но, видать, было в них в обоих что-то такое в душе, что крепче стали, сейчас, наверно, уже не встретишь. Так вот, как война с немцами началась, оба царю прошение на фронт подали. Старшего барина, несмотря на былые заслуги, государь прошение из-за возраста отклонил, а молодой барин добровольцем на войну поехал.
Я к этому времени уже подрос и у барина за лошадьми в имении присматривал. Вот помню, однажды в имение карета въехала, а по бокам казаки на вороных конях. Из кареты генерал вылез и в дом вошел. В доме сразу все забегали… Как оказалось, черные вести генерал старому барину привез. Сложил его сын геройски голову на войне с немчурой. Барыня от таких вестей за три дня как свечка сгорела. Остался барин с Анютой один – она ему как родная кровиночка стала. А та за садом, который ее отец для барыни сделал, стала приглядывать, каждый день все там что-то сажала. Сад и так красивый был, а по следующей весне зацвел сиренью так, что будто в сказку попадаешь.
А вскоре смотрю, старый барин вроде повеселел и все на крыльце стоит и на дорогу смотрит. Однажды вижу, кибитка во двор въезжает, а в ней молодой барин сидит. В белом кителе, на плечах погоны золотые, на груди кресты сверкают. Его, как оказалось, на войне не убило, а раненым он в плен попал. Вот только сейчас с войны на родину и вернулся. С трудом он с брички спустился и, опираясь на палочку, к крыльцу похромал, где старый барин его встречал. Обнял старый барин сына, по плечу похлопал, мол, на войне и не такое бывает, а сам ус свой седой кусает, чтобы слезы из глаз не катились. Да и как тут не переживать. Уезжал он сколом, а вернулся колченогий, весь какой-то прозрачный, в чем только душа держится.
Но потом стал потихоньку молодой барин на поправку походить. Стал все дальше и дальше от дома отходить. Видел я его несколько раз, как он, хромая, по саду гуляет. Однако однажды упал он, поскользнувшись, и еле-еле до дома дополз. Несколько недель в кровати провалялся, пока его доктора опять лечили. После этого позвал меня старый барин к себе и сказал, чтобы я его сына на прогулках сопровождал.
Обратите внимание: Сиреневый закат над Крымом проплывает.
Вот так и стали мы с ним ходить. Впереди барин ковыляет с палочкой, за ним я иду. Барин устанет, сядет на землю, ногу раненую вытянет, а сам смотрит на небо, на деревья и улыбается, а то картину какую-нибудь рисовать начинает. Видно, что душой отдыхает. Хоть и офицером на войне был, да, наверно, по полной программе лиха хлебнул, знать, за спины солдатские не прятался. А потом в саду Анюту встретил. И между ними какая-то искра пробежала, что даже я заметил. И стал меня барин часто за какими-то бестолковыми поручениями во время прогулок отсылать. Однажды вернулся я пораньше, чем барин велел, смотрю, барин с Анютой рядом сидят, за руки держатся. И барин быстро как-то на поправку пошел. Видать, любовь получше любого лекарства лечит. А вскоре молодой барин портрет Анюты нарисовал. Она на нем как живая, а за ней сад сиреневый цветет. Старый барин к этому времени совсем плохой стал, и перед самой своей смертью благословил их на свадьбу. Они уже и день венчания назначили, да, видать, не судьба.В это время опять у нас Васька – Попович объявился. Говорили, что его то ли отец от призыва прятал, то ли он с фронта дезертировал, – время смутное наступало. Подкараулил он вечером Анюту - что там было, неведомо, но нашли ее утром в барском пруду утопленную. А Попович в бега подался. Поймали бы его, наверно, и закончил бы он свою жизнь непутевую на каторге, да здесь революция случилась.
После смерти Анюты молодой барин бирюком в доме жить стал. Я его с той поры не видел, а те, кто видел, шепотом рассказывали, что стал молодой барин как ходячий мертвец, одни глаза огнем горят, да так, что жутко становится. Прислуга потихоньку у него из имения, как и у других помещиков, разбежалась, да и сами помещики за границу потянулись от греха подальше. Почти каждую ночь окрестные мужики их усадьбы поджигали.
Тут и нашим мужикам дурь в голову стукнула - идти громить нашего барина.
Собрались они и пошли в усадьбу. Потом, как рассказывали, «идем мы по дороге, она заросшая, не езженная, одни только волчьи следы на снегу. Пришли к дому, кругом лес, жутко, да здесь еще волки выть стали, как будто нас в кольцо берут. Стоим и не знаем, что делать. Тут барин на крыльцо вышел. Краше только в гроб кладут. Глаза огнем нелюдским полыхают. Что, говорит, надо вам, мужики. Мы стоим, мнемся, и вроде уже ничего и не надо. Тогда, говорит, ступайте обратно по домам. Повернулись мы и пошли сначала, а дело к вечеру, солнце садится, а за спиной волчий вой нарастает. А как оглянешься назад, так будто чьи-то глаза, как угли, горят»
В общем, обратно мужики бегом бежали. А когда прибежали, решили, что барин не иначе душу дьяволу продал, и с нечистой силой якшается.
А ближе к лету в деревню Васька – Попович приехал со своим прихвостнем Мишкой, которого он из огня вытащил. Оба в кожаных куртках, на фуражках красные звезды. У Васьки за поясом вот этот револьвер, а у Мишки винтовка за спиной. И стал Васька – Попович в деревне советскую власть устанавливать. Первым делом крест с церкви, где его отец служил, сдернули, а с колокольни, сколько не пытались, так и не смогли. До сих пор вон этот крест на ней сияет. Отец его за это святотатство при всем народе и проклял. А он только смеется и говорит, что теперь бога нет, советская власть его отменила. А потом Васька собрал мужиков на выгоне и говорит, что и всех помещиков советская власть ликвидировала, и нашего давно пора, и надо сейчас идти в эту усадьбу. Ну, наши мужики, понятно, не пошли. Плюнул тогда Васька, кобуру с наганом на поясе поправил и вместе с Мишкой в усадьбу отправился.
А ближе к ночи слышим, в той стороне волки выть начали, да так, что наши собаки от страха в избы стали рваться, потом стрельба началась, сначала из нагана, а потом и винтовка забухала. А потом вдруг тишина. На утро в деревню Мишка притащился – весь седой, старик стариком, к тому же дурачком стал, его пытались расспросить, что случилось, а он лишь мычит и руками машет. А на следующий день из города отряд красноармейцев прибыл, их комиссар народ поспрашивал, и отряд в усадьбу поскакал. Вскоре дым оттуда повалил, а когда отряд вернулся, привези они с собой Ваську-Поповича на телеге. Тот аж черный был, видать, лютую смерть принял. А про молодого барина с той поры никто ничего и не слышал.
«А я не удержался, - продолжал старый егерь - пошел все-таки один вскоре в усадьбу. Вроде как будто тянуло меня что-то. Впрочем, усадьбы уже и не было, пепел да угли среди цветущей сирени. Но беседка на острове была цела, да лодка около причала стояла. Сел я в лодку, доплыл до острова, зашел в беседку, а в ней на столе портрет Анюты в белой фате невесты и сиреневый сад за ней. Только хотел эту картину взять, как привиделось, что кто-то мне в спину смотрит, и таким ужасом повеяло, что в одежде прыгнул я в пруд, переплыл его да и до дому бежал не оглядываясь. А ведь трусом себя не считаю, войну всю прошел, такое видел, что не приведи господь, но такого ужаса, слава богу, испытать больше не пришлось».
Дед Осип надолго замолчал. «Ну, ты, дед, страху и напустил, - встрепенулась бабка Матрена. - Ничего такого там нету. Помнишь, когда школу открыли, мы девчонками вместе с учителем ходили туда сирень выкапывать, чтобы на школьном дворе посадить. Хорошая сирень была, да что-то не прижилась на новом месте» - и бабка тоже замолчала.
«А как же Наган» - подал и я свой голос.
«После войны я контуженный вернулся, - продолжил дед - поэтому в колхозе работать не смог. Пошел егерем в охотхозяйство. Стал свои владенья осматривать. Ну, и потянуло меня опять на место графской усадьбы. Чудом и нашел. Дорога заросла, стала лес-лесом. На месте пруда - болото с островом посредине. Хотел до него добраться, да чуть не утоп – кругом трясина, не дойти и не доплыть. А на месте барского дома сирень по-прежнему цветет. Потом вроде слышу - родничок голос подает. Пошел я на звук. Вижу, среди сада из трубы вода бежит. Молодец был итальянский архитектор, раз столько времени прошло, а до сих пор его водопровод работает. И так мне захотелось воды напиться, положил я ружье в траву, да стволы об металл звякнули. Пошарил я в траве и нашел вот этот Наган, из которого Васька – Попович хотел барина порешить»
«А сейчас туда можно пройти?» – спросил мой отец. «Да нет, сейчас там болото на болоте. Вот если лето будет засушливое, еще можно будет попробовать» - ответил дед Осип.
Я не помню, что помешало моему отцу совершить поход на место старой усадьбы. А потом умер дед Осип, умер мой отец, да и бабка Матрена недолго задержалась на этом свете.
А теперь я стоял и смотрел на две линии старых глиняных труб, уходящих в противоположную сторону оврага. И еще раз вспоминал рассказ старого егеря, его жену, своего отца.
На следующие выходные, захватив металлодетектор, я снова пришел к этому оврагу. Уже было по-настоящему тепло, и хотя солнце скрывалось за тучами, весна полностью вступила в свои права. Взяв азимут по направлению труб и сверяясь по спутниковому навигатору, я вошел в лес и направился в сторону барской усадьбы. Где-то подо мной под корнями елей лежали трубы, по которым родниковая вода когда-то бежала в барский дом.
Старый егерь был прав в том, что болота когда-то были непроходимыми. И действительно, без спутникового навигатора выдержать направление было бы невозможно. Но, кружась, иногда возвращаясь, я все-таки медленно продвигался вперед.
Что я пришел к месту барской усадьбы, я понял, почувствовав сначала запах сирени, а потом и увидев ее цветущие заросли среди леса. А затем неожиданно для себя вышел к озеру с островом посредине.
Трудяги-бобры, которые снова появились в наших лесах, словно сверяясь с чертежами неведомого итальянского архитектора, восстановили каскад плотин и наполнили пруд водой. Собрав металлодетектор , я стал медленно обходить пруд-озеро. Прибор молчал, лишь в одном месте он откликнулся на россыпь винтовочных гильз. Походив еще около часа, я так больше ничего и не нашел.
Пора было возвращаться домой. Присев на берегу пруда на поваленное дерево, я посмотрел на остров. Из-за туч наконец вышло солнце, и остров осветился каким-то золотым светом. На какой-то момент показалось, что на острове по-прежнему стоит беседка, а в ней на столе лежит картина. Но это только показалась…...
Что же, может быть, в следующий раз я возьму с собой лодку, переплыву на остров и найду среди развалин портрет невесты и цветущий сиреневый сад за ней.
Я шел обратно, и волны теплого воздуха за моей спиной пахли сиренью, наверно, так же, как и сто лет тому назад.
Больше интересных статей здесь: Туризм.
Источник статьи: Сиреневый Сад.