Дело было давно, еще при союзе, но помню все свои ощущения, как будто это произошло этим летом. Даже сейчас, почти ежегодно посещаю Крым, потому как не любить эту природу и красоту и не возвращаться сюда – невозможно.
Симеиз. Солнечный, белый санаторий в темной раме кипарисов... Кариатиды — полурыбы-полулюди — поддерживают маленькие балконы. И с балкона — голубое, ласковое море с тонким кружевом ленивого прибоя.
Врачи предписали лечиться. Месяц отдыха и лечения, месяц ранних отбоев и поздних подъемов — пропавший месяц! Мой друг Владимир, этнограф, историк и археолог, успокаивает:
— Взберемся на Ай-Петри, осмотрим таврские могильники на горе Кошке, съездим в Ялту, посетим чеховский домик. По Шайтан-Мердвеню, Чёртовой лестнице— помните, Пушкин поднимался по ней, держась за хвост лошади? — вскарабкаемся, побываем в деревне Скеле: там прекрасно сохранились следы стоянок первобытного человека.
Владимир сам быстро превращается в тавра— загорел, окреп. Ему хорошо: он не рыболов, не охотник. Но очень скоро я добыл лесу и крючки, в руинах Ореанды срезал тонкое бамбуковое удилище, набрал под камнями прибоя маленьких, юрких, как тараканы, крабиков. И первый же восход солнца, в нарушение всех санаторных порядков, встретил у нор Девы — огромной скалы, сорвавшейся когда-то в море.
Полный надежд, я забросил свою удочку в спокойное, розовое море и уставился на поплавок. Он очень недолго лежал на боку, плавно покачиваясь на ленивой перламутровой волне: не прошло и минуты, как поплавок встал, пустил несколько кружков и косо пошел под воду. Подсечка была произведена мастерски — против движения поплавка и наискось вверх. Бычок размером и внешностью похожий на пескаря, торжественно снят с крючка и посажен на веревочку. За первым бычком последовал второй, третий, и к тому времени, когда на потеплевших камнях Девы расселась целая стайка местных мальчишек-удильщиков, у меня было наловлено на хорошую уху.
Второе и третье утро были не менее удачны, но я уже не испытывал никакой радости, нанизывая в связку эту мелюзгу: ребячья эта рыба — бычок! Дальнейшие мой изыскания привели к тому, что наряду с бычками я стал вытаскивать мелких морских окуньков. Крупный окунь, очевидно, не решался подходить близко к берегу. Переменив место, я познакомился с зеленушкой — рыбой более солидной, но, как мне сказали, несъедобной. Усовершенствовав свое орудие лова, перепробовав разные насадки и перейдя с поплавочного на донный метод ловли, я вытащил из соленых глубин несколько морских коньков и камбал. Это был уже предел, апофеоз рыболова-любителя. Однако и он не принес мне того удовлетворения, какого я вправе был ожидать от Черного моря. Становилось тоскливо. Осмотр домика Чехова в Ялте подсказал истоки этой тоски. На камине я увидел привычный, знакомый пейзаж: в мягкой голубой дымке утра мечтательный Левитан поставил стога сена...
Где-то за ними, — я знал это, — течет в лугах речка, полная злых щук, жадных окуней, сердитых ершей, плотвы, быстрых голавлей, ленивых язей и лещей, жирных налимов и линей. На берегу, в росистых кустах деловито снуют, перекликаются маленькие, яркие птицы. Зеленые, коричневые и голубые стрекозы, танцуя, тянут над водой и вдруг замирают над ней, трепеща крылышками. И в каждой поклевке таится сюрприз, неожиданность. А в простой песенке пастушьей дудки слышится что-то родное, наполняющее сердце рыболова нежностью и любовью к окружающему, к этой реке и птицам, к этим обагренным первыми лучами солнцем стогам.
И я понял: никакому курорту, никакому санаторию не погасить большой, извечной привязанности охотника и рыболова к березовым перелескам, не заглушить тоски по узкой и бочажистой Петрице, прихотливо извивающейся в лугах, по белоствольному, стожистому в июле, левитановскому Подмосковью!
Я с трудом выдержал четыре недели санаторной размеренной жизни. А потом с легким сердцем сел в автобус, махнув на прощанье морю и Чертовой лестнице. Два часа спустя, комфортабельный, поблескивающий синей эмалью поезд отошел от севастопольского вокзала, унося нас на север, к дымкам деревень и лиловой стене лесов на горизонте. Ритмично погромыхивает поезд, суля нам новые встречи, вечно новые и всегда неожиданные схватки с рыбой на извилистых луговых речках, в сонных, полузаросших прудах, на лесных озерах и новых морях Подмосковья. И знают москвичи-рыболовы и охотники, что нет для них лучшего санатория, чем заветная полянка в редколесье, или омут под запрудой старой, заброшенной мельницы.